Сведения из старинных книг

Раздел 2: Пребывание в Москве

...Во все чуть не двенадцать месяцев нашего пребывания в Москве содержание нам было постоянно изобильное. Хотя сначала наши приставы и предлагали выдавать нам каждый день на содержание известное количество денег, по предварительному соглашению, вместо съестных припасов; но так как наши предшественники, послы римских императоров, да и московские в Вене, до сих пор никогда не соглашались на это, то и мы не хотели первые подавать предосудительный пример жадности для преемников нашей должности, да притом полагали, наверное, что нам никак не позволено изменять старинный обычай, до взаимного соглашения царя с цесарем об этом предмете.

Дом для нашего помещения отведен был довольно просторный и каменный, а это редкость в Москве, потому что большинство москвитян живет в деревянных.

26 мая приставы уведомили нас, что в следующий день мы удостоимся видеть светлые очи великого князя. Потом нас спросили, от имени канцлера, есть ли с нами подарки от императора царю? Мы отвечали, что это не в обычае. Есть только у нас свои собственные небольшие подарки, по нашим достаткам, для представления великому князю, в знак нашего почтения к нему. Их мы и показали, по просьбе приставов.

На другой день опять пришел к нам наш пристав-дьяк с уведомлением, чтобы в 2 часа мы приготовились представиться великому князю. Около 10-го часу пред полуднем к крыльцу наших домов явились лошади нашего общества, вслед за великокняжескою каретою, которая была другая, а не прежняя. Затем следовали наши обыкновенные приставы, которые и проводили нас до кареты, переодевшись в другой комнате у нас в кафтаны, вышитые жемчугом и драгоценными камнями, по обыкновению взятые на этот случай из казны великого князя. После того как отвели нам в карете почетнейшие места, они сами оба сели в ней с переводчиком, а по обеим сторонам сопровождала ее наша прислуга. Перед нами ехали верхом в переднем ряду флейщики и наша прислуга, за ними следовали пешком члены нашего общества с подарками, а потом один из них верхом: это был наш секретарь, который, подняв руку, держал в ней, на виду для всех, ничем не обернутые, верющие грамоты державнейшего императора.

Все члены нашего общества были, как и сами мы, без оружия, потому что никому не дозволялось входить к царю с оружием: все должны были оставлять его у дворцовых ворот; но как все наши желали быть ему представленными, то и решились лучше не брать с собой никакого оружия, чем принести его и снимать потом.

Мы увидели, что от нашего подворья до великокняжеского дворца расставлены были в большом числе пешие войска, хорошо вооруженные большими ружьями, красиво одетые в разноцветные кафтаны, по цвету их полков. Нас высадили у дворцовой лестницы, среди множества стоявших там московских военачальников. Поднявшись в первую комнату, мы были встречены стольником князем Андреем Ивановичем Хилковым и дьяком Федором Михайловым, которые сказали нам чрез своих переводчиков, что им приказано великим князем, от его имени, тут принять нас. После изъявления благодарности мы продолжали путь дальше, и прежде чем вошли в тот покой, где находился великий князь, нас приняли опять, от его имени, стольник князь Василий Иванович Хилков и дьяк Никита Головнин. Когда мы поблагодарили их, нас допустили к царю.

Покой был довольно обширен, однако ж очень стеснял его посередине толстый столб, поддерживающий свод. Стены были украшены старинною живописью, и между окнами прислонены были к ним серебряные подсвечники. Кругом по этим стенам были поделаны неподвижные, покрытые коврами, лавки, на которые всходили по четырем ступеням.

На них, по правую сторону от царя, на всем виду у него, отчасти даже и влево, сидели, с открытыми головами, в большом числе бояре, окольничие и думные дворяне из тайного великокняжеского совета, совсем не удостоившие нас поклоном ни при входе нашем, ни при выходе. Сам царь сидел на серебряном позолоченном престоле, поставленном не посередине, а в левом углу покоя, между двумя окнами, и казался в тени. Престол хоть и был возвышен, потому что под тремя своими ступенями имел подножием рундук, приходившийся вровень с лавками думных бояр, но не отличался величиною, да и темное помещение так скрадывало его блеск, что он не представлял никакого великолепия. Посередине его, над головою царя, висел образ Богородицы Девы. Вправо от него в окне возвышались часы, в виде башни. А в другом окне, замыкавшем угол его стены, стояла серебряная пирамида, державшая золотой шар. Выше к своду висели на стене еще два святые образа, выставленные для поклонения. На краю лавки, вправо от царя, стоял серебряный рукомойник с подливальником и полотенцем, которые, после того, как мы, по обычаю, поцелуем его правую руку, должны были послужить ему для омывания и обтирания ее, оскверненной нечистыми устами поганых, как называют москвитяне всех приверженцев латинской церкви. На голове имел он остроконечную шапочку, с собольим околышем, украшенную золотым венцом, с драгоценными каменьями, который, как бы имея своим подножием соболий околыш, оканчивался вверху крестом. В правой руке держал скипетр. По правую сторону у него стоял князь Яков Куденетович Черкасский, из племени черкас, у Каспийского моря, и ныне первый боярин; по левую тесть его Илья Данилович Милославский, тоже боярин. А перед престолом стояли четверо княжеских сыновей, все в белых кафтанах, в шапках и с секирами в руках (рынды).

Наши приставы поставили нас в 10 шагах от царя. Тут мы и поклонялись ему, ставши, по нашему обычаю, на колени, из уважения к царю. В некотором расстоянии позади нас стояли все члены нашего общества. Тогда думный дьяк (один из трех великих канцлеров царства) Алмаз Иванов, сидевший с немногими другими на одной из лавок влево от великого князя, стал вровень с нами и сказал, что прибыли послы великого римского цесаря, стоят перед ним и бьют челом ему, то есть, по московскому выражению, отдают ему почтение. Потому что все без различия москвитяне оказывают почтение своему князю, стоя на коленях и челом касаясь пола; такого же уважения от низших требуют себе при случае и все высшие лица. Великий князь дал знак канцлеру сказать нам, чтобы мы объявили наше желание.

Услыхав это, мой товарищ начал передавать на память первое предложение, по приказанию всемилостивейшего священного цесарского величества изложенное для нас по принятому образцу. Но только что он пересказал императорский и царский титулы, как переводчик прервал его и повторил их на русском наречии. Лишь только он кончил и это, как царь, поднявшись с престола, спросил нас, здоров ли любезнейший брат его, римский цесарь Леопольд? И тотчас же сел опять. Мы отвечали, что, отъезжая из Вены, мы оставили священное цесарское величество, благодарение Богу, в добром здоровье. Канцлер сказал потом, чтобы мы подали великому князю императорские верющие грамоты. Тогда, взяв их от нашего секретаря, я подал их царю, в сопровождении своего товарища, и воротился потом на прежнее место, а царь в ту же минуту вручил их князю Черкасскому.

Потом тот же канцлер возвестил нам, что великий князь жалует нас, т. е. соизволяет, чтобы мы шли целовать его руку. Пока мы подходили, он перенес свой скипетр из правой в левую руку, а правую протянул нам для целования; тот же Черкасский поддерживал ее своею, а царский тесть Илья все так и сторожил и кивал нам, чтобы кто-нибудь из нас не дотронулся до нее своими нечистыми руками, может быть, наперекор обычаю. По окончании этого канцлер объявил, чтобы мы высказали остальные наши предложения. А когда мы исполнили это, он сказал, что великий князь пожаловал нас, позволил нам сесть; тотчас подали нам длинную без ручек лавку (как водится у москвитян), покрытую персидским ковром, на которой мы и сидели, пока некоторые из наших служителей целовали царскую руку. Потом канцлер пригласил нас встать. В то время как мы стояли, великий князь спросил нас, здоровы ли мы? Мы отвечали по обыкновению, что, благодаря Божию милосердию и его милости, здоровы, и поблагодарили его за такое благоволение к нам.

Потом опять нас пригласили сесть. Подошедши сбоку к канцлеру, окольничий Иван Михайлович Милославский сказал великому князю, что принесены ему от нас подарки. Пока вносили их наши служители, мы, по предложению канцлера, опять встали с лавки и вместо того, чтобы словесно просить великого князя принять наши подарки в то время, как он рассматривал их, мы изъявили ему почтение наклонением тела, как водится у москвитян.

Наконец царь приказал канцлеру дать нам знать, что он отрядит нескольких своих думных бояр, с которыми мы и можем войти в рассуждение обо всем, что еще осталось нам предложить, и чтобы в этот день мы отведали кушанья с его стола. После того, засвидетельствовав ему почтение, мы вышли. А при выходе нас провожали те же лица, что и приняли нас при входе, от имени великого князя.

...Имя России простирается далеко, потому что заключает все пространство от гор Сарматских и реки Тиры, называемой жителями Днестром, чрез обе Волыни к Борисфену (Днепру) и к равнинам полоцким, сопредельным Малой Польше, древней Литве и Ливонии, даже до Финского залива, и всю страну от карелов, лапонцев и Северного океана, во всю длину пределов Скифии, даже до нагай-ских, волжских и перекопских татар. А под названием Великой России москвитяне разумеют то пространство, которое заключается в пределах Ливонии, Белого моря, татар и Борисфена и обыкновенно слывет под названием «Москвитяне».

...В Москве такое изобилие всех вещей, необходимых для жизни, удобства и роскоши, да еще покупаемых по сходной цене, что ей нечего завидовать никакой стране в мире, хоть бы и с лучшим климатом, с плодороднейшими пашнями, с обильнейшими земными недрами или с более промышленным духом жителей. Потому что хоть она лежит весьма далеко от всех морей, но, благодаря множеству рек, имеет торговые сношения с самыми отдаленными областями.

Двадцать четвертого апреля нас отвели в Кремль для совещания с уполномоченными, которые прочитали нам царское решение о нашем возвращении назад, по обыкновению, по бумаге, т. е. отправлялись бы мы согласно нашему желанию в Смоленск для исправления там возложенного на нас поручения и в свое время возвратились бы чрез польские области к всемилостивейшему нашему государю. Вручена будет нам царская грамота с его ответом на все наши предложения. Но, желая почтить его священное цесарское величество, как своего любезнейшего брата преимущественно пред всеми другими, царь примет нас не на обеде у себя, каковая почесть оказывалась до сих пор вообще всем цесарским послам при их отпуске, но, по особенной благосклонности, никогда и никому еще не оказанной до сего времени, удостоивает нас сейчас же приятельской беседы в собственных его внутренних покоях.

Итак, мы вошли в верхний ярус к царю по лестницам и сеням, уставленным по обеим сторонам густыми рядами стрельцов в блестящем вооружении и везде сплошь устланным коврами так тщательно, что нельзя было видеть даже самого маленького непокрытого уголка ни на полу, ни на стенах, ни на потолке. Во втором покое его помещения, довольно обширного и с каменным сводом, освещенного восковыми свечами и везде обитого богато вытканными бельгийскими и персидскими обоями, на очень высоком престоле, поставленном, по обыкновению, в углу, у окна, восседал сам царь в нарядной шапочке, которая твердо сидела на голове от жемчуга и драгоценных камней, держа в правой руке скипетр, украшенный значительной величины алмазами; налево от него сидело на лавках немало бояр. После того как мы отдали ему почтение, он велел нам сесть на лавке против себя, у другого окна, возле стены, и благоволил спросить о нашем здоровье у стоящего подле нас канцлера (думного дьяка) Лопухина. Потом встал и, стоя на ступеньке престола, приделанной к нему в виде подножия, положил шапочку и скипетр, взял от подававшего большую хрустальную чашу, налитую медом, и, обернувшись ко мне, провозгласил здоровье своего любезнейшего брата, его священного цесарского величества, изъявляя желание свое в следующих словах: «Дай, Господи, чтобы мы, великие государи, могли одолеть всех наших недругов», и в три приема выпил чашу. Потом, взяв опять шапочку, сел и подал мне из своих рук большую серебряную чашу с вином, также моему товарищу и троим нашим чиновникам, которых, получив на то позволение, мы привели с собою. Когда эти чаши были осушены, он поднес нам в том же порядке и таким же образом одну за другой еще пять чаш; сам, однако, не пил больше. Мы пили их в последовательном порядке, по чинам: за здоровье его, потом первородного сына, младшего и всего его семейства и за добрый успех счастливого мира. Услыхав это последнее желание, царь сказал: «Это было бы великое дело!» Исполнив все это, мы удалились, замечая, однако, что стольники, приносившие царю чаши для поднесения нам, всегда с накрытыми головами входили в покой и стояли тут, пока не подадут ему чаш, хотя все бояре сидели без шапок. А когда дожидались чаш, пока они будут выпиты, снимали свои шапки; приняв же их, опять накрывались при выходе.

На другой день привели нас к Алексею для публичного приема в то же место и с теми же обрядами, какие соблюдались при втором нашем приеме. После того как канцлер, стоя возле нас, прочел решение о возвращении нашем домой, царь встал с престола и поручил нам, когда воротимся к его любезнейшему брату, его священно-цесарскому величеству, сказать ему от его имени с искреннею любовию поклон. Потом вручил нам свои к нему грамоты и, удостоив поцеловать его руку, отпустил нас. В тот же день, по приказу его, в нашем помещении подали нам от него обед с торжественною обстановкою во всех подробностях. Через 4 дня он подарил мне 400 собольих мехов различной цены, а товарищу моему 240, чтобы отдарить нас за поднесенные ему дары, прибавив сверх того мне 4 соболя да товарищу моему два, в знак недавней нашей приятельской беседы с ним. Прислал также еще 200 соболей, для раздачи нашим служителям.